Ах, Зяма, Зямочка



Ах, Зяма, Зямочка – судьбу шута
ты вымолил у жизни…
Овсюгом
таился среди корма лошадиного,
за ширмой спрятав покалеченное тело…

Но голос! Голос!!!
Этот трубный глас
распространился по хрущёвкам и проспектам
и стал настолько узнаваем,
что
ты выскочил из кукольного храма
как оглашенный…

И тотчас же сотворив,
из самого себя живую куклу,
так гениально захромал по всей планете,
что стал кумиром вдов поры военной.

А, вспомните…

Перед уходом,
и перед тем, как занавес упал,
последний действом – твой телетеатр…

Вот, в глубине задрапированного кресла,
закрыв глаза,
сидит измученный старик…

Вдруг, встрепенувшись…
И пульсируя ладонями и торсом,
морщинами, глазами,
носом
и голосом непревзойденно-сиплым…

Как ты тянулся к нам,
как умолял,
как утверждал, что смерти нет в помине…

Ах, Зяма, Зямочка…
Судьбу шута
нам на забаву выпросив у жизни…
Ты взял и растворился без остатка…
Весь…
Без остатка…
Растворился
в нас…

Джаз – Питер - юбилей


Город Петра…

Финский залив…

Ветра…

Головы, головы, головы –
Головы собственноручно
Петр…
рубил…
топором…
На кос -
тях на людских он поставил свой город…
И с тех пор…
привиденьями в забронзовевшем тумане
БРОДЯТ –
Кэтхэн – жена его… Дура и алкоголичка…
А… вот она Анна – хохочет в постели своей ледяной…
Елизавета… предзимним рассветом
тонет… в неистовствах Катьки Великой… сексистки.
…Павлика ножки, дрожащие из-под подушки…
Дальше – сыночки и внучки его,
императоры – Саньки да Кольки –
последний расстрелян Вованом …
Но и его заказали –
замочен с тех пор в физрастворе…
А доле,
после того, как забила окошко в Европу,
и укатила в Москву
шУшера –
много чего натворили с людьми здесь…
Да вот, - ленинградцы, те, что не померли,
были приписаны к Санкт-Петербургу…
И снова,
здесь, в декорациях Невского
ставит тупой ирреальный спектакль
свора сатрапов и урок,
не слыша, как страшными ртами дворов
стонет…
стонет и тонет
в дыму фейерверков, шутих и проклятий
город Петра…
Финский залив…
Ве-е-етр-а-а-а!!!

А кровавая луна


Сквозь бесчувственную дрожь
...безнадёга.
Старина, чего ты ждёшь?
Заползай в берлогу.
Нет, гляди...
Стоит столбом,
светом сим возжжённый...
Вот...
Заплакал...
Обормот...
Во скуленье щённом...

А кровавая луна
оберегом жути,
катит шар
...цепенена
с сердцем лилипута.

[i][b]Негев – пустыня – шофар


В эту землю вцепившись корнями, ветвями, колючками, злобами, стонами…
Прошлой жизни «ужасной» не помня, не помня уже…
Шелушащейся кожей, рубцами на сердце, узлами судьбы и изломами
заплативши за «райскую» жизнь на запёкшейся кровью меже…
Изуверское это светило, прожегшее кости сквозь тело –
баю солнышком ласковым, сном…
Райским сном…
…А те брызги тумана, которые после хамсина* хватаю иссохшимся ртом…
Ну, конечно же, - кажется мне, что текут они в глотку,
что медом текут… Молоком…
Медом и молоком…
Медом…
И молоком…

*) хамсин – свирепый израильский суховей.
[/i]



[/b][color="#8B0000"][/color]

Нізащо

Буцімто Босх
обмалював слов'янський краєвид
кривавим кришталем…
У центрі чорні зграї вибухів, тіла…
Роздерті…
Діточок…
Імла!!!
Смердюча мла
гадючим лизнем досягає в небі …краю.
І острах, острах – цвях у серці…
Цвях.
За що їх, так, лівобережний боже?!
Та, за що ж їх, так…

Стихам моим, написанным так поздно…

"…как искры из ракет"
Марина Цветаева

Стихам моим,
написанным так поздно,
что позабыв определение -
ПОЭТ -
я рвусь
шафранным пламенем
с экрана,
возжегшийся
от
искр
из
…баллистических ракет…
И этот оживляж -
иллюзией фонтана
бахчисарайского -
мне в душу
заползает -
старый черт…
Харон запил…
Я бросился…
…И Стикс меня несет…
Во снах
Галлюце-
генного тумана…

Вечер, февраль, двадцать пять в тени

Город млел, охладевая,
отожжённый жаждой дня…
Ветер пел – вкрадёмся в май, и…
Перетерпим, счастья для.
Счастье для, плескались волны
да шептались буруны…
Розаном пейзаж был полн, и…
Ощущеньем предвесны.
Город млел и, счастье для,
Краля-ночь вволочь взялась нас…
В страстность Жиронделя.

Не ты

И если так случилось, что...
Живёшь, живёшь...
Живёшь!
Переживая всё, что так невероятно...
Сбылось...
А птичьи стаи стонут улетая, а...
Сумерек возжаждав, понимаешь ...
Хаос, в котором потонули и мечты...
То я...
Не ты.

Сидела ворона на дереве
Сидела, сидела и вдруг пописала...
Вот так и человек -
Живёт, живёт и вдруг умирает...

Все и там...
Будем!

Причуды в мёртвописи

Старость — всегда в раскорячечку,
мелким, дрожащим шажком...

Да на кладбище!

В гости пока...

Вместе с ветром качаться
смиренником,
в капище мора да в иле
летейском...
В жади тоскующих слов.

Старость всегда в растопырочку,
с волнообразной душой в черепушке дырявой...

А вечер, он слад ещё!

Только добраться б до лежбища,
мирра токующих снов...

Старость всегда...
Ну,давай же, давай, навсегда — до свиданья...

Нити времени


Нити времени в памяти нашей сплелись в колдовской непрерывный клубок,
так сплелись, что вовек не распутать, не освободить-
ся от пут и, конечно же, не разобрать-
ся кто правиноват – но внутри то, в душе –
разве знали мы,
как разрубить,
как распутать нам, нашу с тобой, нелюбовь…
Стыд и слезы, да что ж это с нами, за что и зачем этот глыбистый русский роман
засосал нас в трясину, где мы
судьбы спутав,
агонизируем с мыслью последней –
Не жить мне,
не жить без тебя…
Прибери меня,
боже,
скорей…

Ну,
скорее…
Молю…
Всей душою и сердцем…
[color="#800080"][/color]

Лучше поздно, чем после смерти

Только, только попавши в рунетовские поэтические сети, мне так закортело написать заметку поэткорра о вечере, в какой-то степени определившем мою теперешнюю жизнь.
Вот она…

Студия Левина

Я хотел бы рассказать один эпизод из далёкого литературного прошлого моего города - Харькова. На литстудии, которой руководил Роман Александрович Левин, было много молодых и безаппеляционных поэтов, и наш мудрый руководитель преподал нам урок. Он спросил нас, как мы относимся к творчеству Николая Тихонова. Мы заорали, что-то непотребное, хором и громко. Тогда он открыл какую-то старинную, как нам тогда казалось, книгу, а это было прижизненная книжка классика, которая в советское время не переиздавалась, и произнёс то, что отозвалось потом во всей моей судьбе. "Мы разучились нищим подавать". И читал целый вечер. Под гробовую тишину.
О том, что произошло тогда с нами, каждый из зашедших на эту тему, много лет спустя прочитал в книжке одного из этих самых братьев, помните сцену прихода туда Тихонова. И Левин предвосхитил описание этой сцены слово в слово.

Этот опус, почему-то, и моими стараниями, и сам собой, распространился по Рунету, а мне стали приходить письма с комментами, просьбами, требованиями, что, мол, не читали, и вообще…
Который из братьев это всё описал.
А я, единственное, что помнил, огромный зал библиотеки Короленко, книга, и оторопь от прочитанного.
В Инете, я, как не старался, ничего не нашёл. Зато ещё раз прочитал всё, что тогда было впечатано электронной методой из Каверина и прочих братьев и …сестёр.
Начал приставать к литературовьедам, но…
Указывали то на одного, то на третьего. И ничего определённого.
Но, лучше поздно, чем в могиле.
Нашёл!

Геннадий Прашкевич Самые знаменитые поэты России. Николай Семёнович Тихонов


«В ту субботу, – вспоминал „серапион“ Каверин, – к нам пришел рыжевато-белокурый солдат-кавалерист в длинной, сильно потертой шинели, с красно кирпичным лицом, выше среднего роста, костлявый, решительный и одновременно застенчивый. Он был так худ, что казался вогнутым, острые плечи готовы были разорвать гимнастерку. Но это была худоба молодого, крепкого, очень здорового человека. Его встретили радушно. Он улыбнулся, и оказалось, что один из передних зубов у него выщерблен или полусломан. Кажется, уже и тогда он курил трубку. Щеки у него были ввалившиеся, но тоже молодо, твердо. Его усадили за стол, он положил перед собой рукопись и стал читать – глуховатым голосом, быстро. Его попросили читать медленнее. Как будто очнувшись, он поднял взволнованные глаза и повиновался – впрочем, на три-четыре минуты… Впервые нам предстояло общее решение… Объединившиеся, не раз собиравшиеся, связанные быстро укреплявшимися отношениями, мы должны были оценить рассказ и сказать автору – принимаем мы его в орден „Серапионовы братья“ или не принимаем. Не было ни устава, ни рекомендаций, ни предварительных условий, которые показались бы нам смешными. Решение надо было принять, следуя нигде не записанному закону. Этот закон состоял из двух естественно скрестившихся начал – литературного вкуса и чувства ответственности. Первое непосредственно относилось к рассказу. Второе – и к автору и к рассказу…
Солдат (перешептываясь, мы выяснили, что он не просто кавалерист, но еще и гусар) читал долго, и мы слушали его терпеливо: если Горький упрекал себя в длиннотах, они простительны и гусару. Однако, когда он перевалил за середину, его перестали слушать… Вежливо, в слегка поучительном тоне Груздев выразил общее впечатление: не удалось то и это. Могло бы удаться, но тоже не удалось это и то. Мы единодушно присоединились. Кавалерист слушал внимательно, но с несколько странным выражением, судя по которому можно было, пожалуй, предположить, что у него добрая сотня таких рассказов. Потом сказал чуть дрогнувшим голосом: «Я еще пишу стихи». Слушать еще и стихи после длинного, скучного рассказа? Но делать было нечего: мы что-то вежливо промычали. Из заднего кармана брюк он вытащил нечто вроде самодельно переплетенной узкой тетрадки. Раскрыл ее – и стал читать наизусть. Не только я, все вздрогнули. В комнату, где одни жалели о потерянном вечере, другие занимались флиртом, внезапно ворвалась поэзия, заряженная током высокого напряжения. Слова, которые только что плелись, лениво отталкиваясь друг от друга, двинулись вперед упруго и строго. Все преобразилось, оживилось, заиграло. Неузнаваемо преобразился и сам кавалерист, выпрямившийся и подавшийся вперед так, что под ним даже затрещало стащенное из елисеевской столовой старинное полукресло. Это было так, как будто, взмахнув шашкой и пришпорив коня, он стремительно атаковал свою неудачу. Каждой строкой он загонял ее в угол, в темноту, в табачный дым, медленно выползавший через полуоткрытую дверь. Лицо его стало упрямым, почти злым. Мне показалось даже, что раза два он лязгнул зубами. Но иногда оно смягчалось, светлело. «Мы разучились нищим подавать, дышать над морем высотой соленой, встречать зарю и в лавках покупать за медный мусор золото лимонов…» – Еще! – требовали мы. – Еще! – И Тихонов – это был он – читал и читал…»

После слов этих всех…

А ведь мы, действительно, разучились… Это я о золоте лимонов.

Ну и пусть

Не жалею…
С. А.Есенин


Хоть жизнь и люблю всё сильнее,
а смерти… почти… не боюсь –
я понял давно – вещь в себе – я,
и если умру – ну и пусть.

Уже ни о чем не жалею,
не плачу… немножечко… злюсь,
что жизнь оказалась длиннее…
судьбы…
Так умру! Ну и пусть.

И смерть не зову… Но старея,
лелею… вселенскую… грусть –
так время проходит быстрее.
Наверное, умру.
Ну и пусть!!!

Причуды. Выпью кровь

Как жадно он в прицел глядит, как...
Кошка камышовая лакает языком шершавым выпью кровь, а изувеченная птица, не в силах возопить в последний раз, из перекушенного горла, выдавливала жизнь свою и, пеною кровавой исходя, дрожала...

А старик,
пытая прошлое...
Вот так же вспоминал, как он, глотая зубы, бился об пол лбом, а зверь...
Глаза в глаза...
И хрип...
И пузыри кровавые...


Но!
Выжил, видишь, выжил...

И вот...
Глядит, как кошка камышовая шершавым языком лакает выпью кровь, урча от наслажденья...
Не зная, что?!

Что палец на курке.

Ни тебя, ни Парижа

От того, что душа износилась до дыр
и, как загнанный зверь, притворяется мертвой,
а сердце…
Не рифмуется с жизнью.
…А из зеркала тупо глядит на меня
старичок – бес словесный
чтоб жизнь дотерпеть до конца…
ЭКА НЕВИДАЛЬ!
Есть мне за что уцепиться –
живого гуся изловив на планете Земля,
выдираю
пару перьев получше,
из картриджей старых готовлю чернила…
И ночью
над листом белопенным
свои воркования-сны начинаю расчерчивать…

Сад…

Вот, дорожка, пыреем заросшая скользким к обрыву…

Тень твоя над обрывом,
луной освещенная –
голос - отчетливо –
- Всё, мой любимый, прощай!
Ни тебя, ни Парижа
я уже никогда на увижу-у-у…

Лечу за тобой –
боже –
ребра!

…Опомнившись,
лед приложив к голове просветленной,
повторяю за эхом твоим –
- Ни тебя,
ни Парижу,
я уже…
Никогда, никогда, никогда…

Ожидание чуда



- Кто там чиркнул, как спичкой, звездою?
На побледневшем небе
луна…

Над городом снова и снова
хлопок и грохот сверхзвукового…

Под стон электронных часов
сосед просыпается, чтоб заработать детишкам на корнфлекс…

Запах свежего хлеба…

…И кофе.

Где-то кот, как ребенок заплакал…

Вздрогнув от грохота опорожняемых мусорных баков,
мы прижались друг к другу…

Мир…

Тишина…

Кто там чиркнул по небу звездою?!
[color="#800080"][/color]

Добрый доктор Бармалей

Добрый доктор Бармалей
лишних убивал людей –
тех, кто был уже недужен,
и к тому ж, - Барух ха Биби! – *
нахрен никому не нужен…
Ну, а доктор Бармалей,
новоявленный злодей –
тем, кто корчился напрасно
предлагал мгновенье счастья –
смерть как сон, река, нирвана…
А!
Волна из океана,
милосердьем наплывая,
нежно, -
головокруженье –
улыбаясь…
засыпая…
уплываешь в Лимпопо…
Власти доктора словили,
власти доктора судили,
и в кутузку затолкав,
облегчились, и забыли –
что он,… где он… Не слыхали -
как из камеры вопит –
Ой, болит! – да – Ай, болит! –
наш несчастный…
А найдя у Бармалея
крови рак и простатит,
а не насморк, не бронхит –
не померяв даже пульса –
в облегчение конвульсий
прописали аспирин…

Так и сдох он между прочими!
…И теперь бессонной ночью,
как прихватит сердце, почки,
зубы и радикулит –
я шепчу – Приди скорее,
палестинский Бармалей, и…
прояви ко мне участье –
с жизнью помоги расстаться –
пристрели из М – 16!!!

…Чтоб потом -
река…

Нирвана….

И волна!
Из океана!!!

*(Барух ха Биби!) – Слава Нетаниягу! (ивр.)

Муляж надежды

Манок любви тоскливей год от года,
к тому ж...
Из памяти истёрся
даже
...испытующий твой взгляд.

Мысль знобкая, угрюмым коногоном,
годами щёлкает...
и кажется, что бич ея,
вот-вот...
Дотянется,
и-и-и...
Горло обовьёт...

С болота жизни
на прощенье
сдёрнув,
муляж надежды в то...

Что,
не дай бог,
вернёшься
ты!

Клюнула в серце

Кохання твоє…
Се ворона,
горласта, пронирлива птиця,
що на перемішці законній,
кружляє над нами…

Блудниця.

А то, як рвоне у підхмар'я.
Здається що - все, відлетіла.
Й життя, як потерта ганчірка – рече.
З нескінченним приспівом.
Сміюся.
- Її би у клітку?
Та ти, ізігнувшись змією,
а після зметнувшись у відчаї.
- Вона б, тобі каркала ніччю,
вона б, тобі зиркнула в очі,
вона б тебе клюнула.
В серце.
[color="#800080"][/color]

Счастливень
 
Что ж ты?
Где ж, ты, мой счастливень?!
…Уж который день
небо лупой голубою,
сковородкой тень,
облачков кудрявых кипень
по небу плывет –
соблазняет,
что вот-вот
и на Негев снизойдёт
вместе с глупым южным ветром,
ну, хоть пару миллиметров,
пусть не дождика –
туманов…
 
Но…
 
Скользнув через Стамбул,
счастье снова отлетает
в дальние края…
В те, откуда родом я…
 
Вечером, напившись чаю,
телевизию включаю…
 
Вот он!
Вот он!!!
Отвечаю –
лупит… шпарит…
Как идет!!!
 
…Пригляделся –
нет, не тот.
Это уж, который год
в зеркалах Тарковского
гроз невпроворот…
 
Словно бы – верблюд в пальто…
 
Гениально – но не то!!!
 
 
 
 
 
 

Зажилась…

Комком тополиного пуха к скамейке моей приближалась старуха –
берет, макинтош, ридикюль…
Роговые очки?!
Ну вот, подошла и, ко мне наклонившись, спросила она
церемонно и сухо:
- Не занято?
Cела, согнувшись, пространство вокруг придавив ощущеньем тоски…
Потом, распрямившись, глядела, глядела на небо…
Вдруг, вздрогнула!
После, закашлявшись, чуть не упала,
ко мне повернулась,
вдохнула
и
забормотала –
всё громче и громче она бормотала о чем-то своём,
теряя и вновь находя ту единую связь,
когда говоришь просто так …
Ни о чем?!
Обо всем?!
…И время от времени вскрикивала:
- Зажилась!!!

Затихла….

Опомнилась…

Сжалась в хрустящий комок…

Сухою ладонью прикрыла дырявый чулок…


А после чуть слышно:
- Уйдите…
Прошу Вас…
Уйдите…

Дыши мирно

Дыши тихо, не попадёшься лиху, будь смирным и доживёшь ты мирно, до самой своей до смерти...

Причуда об абсолютной неразделённости

Любых чувств после семидесяти плюс по Везельвулу ...или восьмидесяти в минус, по святому Георгию

А в тот миг, когда лауреат, режиссёр и (он же всеобщий любимец ТВ) пытался страстишку свою разделить с юной ведьмой, (она же была претенденткой на главную роль в его фильме последнем)
А сволочь рогатая эта пыталась сволочь одуванчика нашего, божьего, в пекло греха, но...
В преддверии этакого и без брюк уже — так припекло, что оплавилось брюхо его...
До окалины в сердце и мелкозернистости стенок сосудов в навек облетевшей срамной голове...
И, к тому же, всё ...всуе вдруг стало, а старец забылся и отдал ей всё, всё что было и тут же, на ней отошёл ...в мир иной.

То тут же, такая же сволочь крылатая,душу пытая грехами земными его сволокла в поднебесье...
Туда...
Где ему отпустили все страсти его, а всё то, что осталось от плоти, навек погрузили в пучины его...
Страхолюдной и неразделённой, по божьим канонам, любви в абсолютном и райском нуле, на Олимпе...
И там он закляк, превратившись в подобие образа из...
Самых, самых его сокровенных мгновений...
Когда плакали женщины в зале, от того, что он врал им в глаза, наслаждаясь их незащищённостью, и...
Верой в сказку о принце (он же главный и верный любовник) на белом, пребелом коне.
Или, лучше всего, в Мерседесе.

Жужжание жизни

Житьишко – заваль, загогулиной змеясь –
желтофиоль в истлевшей жардиньерке –
сижу в горшке три на три, опояс-
ывает это все диван, советский шкаф в три дверки
да телевизор… В центре я – небритый идиот,
еще не жмурик, но уже не живчик –
с утра цветковый свой я разеваю рот,
и каплю солнца жду – бессмысленный счастливчик…
А ветер дунет – я взволнуюсь и дрожа –
завороженный невозможностью дожать
сознание свое до заморочки
той тютчевской, где мысль всего лишь ложь-жь-жь…
Жую слова… Их, отжимая в жом – жужжу…
залетною пчелой…

А дальше не дано…

Такое вот, кино…
И точка.

Тапочки боженьки моего

Две розовые тучки –
тапочки боженьки,
вольного моего,
сброшенные в небо…
Плывут себе рядышком…

Как же так?
Ведь нет его, нет!
…А тапочки – вот они –
плывут себе потихоньку…

Кто дал мне эту способность –
очеловечивать все, что вокруг.
И даже Тебя?
Ведь нет тебя, нет…

Так почему,
почти каждую ночь,
затворившись от всех
и от вся,
чьи-то светлые мысли…
Я?!
выхлестываю на бумагу…
И они застывают на ней
навсегда.

А две розовые тучки
на закате…
плывут себе …
потихоньку.

На Северском

Вода плескалась, растекаясь в небе,
вскипая и струясь…
Свободное пространство
вмещало лодку, лесу, поплавок
под крышей из клубящихся корней
молочно-розоватого тумана…
Все ощущенья притупились,
мне казалось,
что мой мирок стремительно несет
дыханьем ветра прямо в облака…
Вдруг лёска натянулась, я подсёк,
и над водой взлетело, завиваясь,
огромное, как мне казалось,
рыбье брюхо…
И в воду шлёпнувшись, -
ОНО -
сознание моё
вновь пригвоздило
к далеким камышам…,
к прерывистому свисту электрички…
К привычной глубине
еще невидимых пока на небе звёзд…

Женская рифма всегда косится на мужскую.
Игорь Муханов

А дівчача, та вічно в сльозах, утирається ніжно косою...
Не косить!
В піднебесся з надією дивиться...
Зиче охання!
Теплого, теплого, ще й і навік розділеного, сяйний ікар наш, з тобою...
Та іще щоб...
До смерті з тобою, душею ...наш.
Щоби
...навік невтоленно, хоча б із віршами.
І тільки, назавше, та ще й без звороту...
З тобою!
З тобою!
З тобою!!!

Ну, кто крадёт ночные облака?

Тут кто?!
Крадёт ночные облака…

Шуршит песок.

В предутреннем тумане, 
пружиною пространство сжалось 
…в горесть.

И в горле гвоздь… 

Без дозволенья свист вести, 
хрипит удод
в собачие подвывы…

Все дни мои, как вывих чьей-то совести?

Но…
Кто крадёт ночные облака?

Закусывать, так только, облаками

Уж так в России повелось веками –
рвань царствует в руинах лихолетья,
закусываем водку облаками
и, лапти, скинув, лезем в звездолёт….
Но, на хрена он нам!
Космический полет
давно уже не новость в этом мире –
Вот!
Замочить кого-нибудь в сортире….
Так, это, да!!!
…Такие брат дела….
Россия слушала и дула из горлА –
ей пели песни новые…. О главном….
 - …Социализм
разрушим…,
а затем,
мы наш, мы новый –
по понятьям
мир постро-о-оим!!!
Кто был никем –
останется
ни с чем!!!

И ободрав страну до основанья,
и власти беспредел восстановив….
Еще десяток миллионов
уморим!!!
А дальше всё пойдет, как шло веками,
рвань…
будет властвовать
в руинах лихолетий –
закусывать –
так только облаками….

Ну, а прижмёт –
сорвемся в бунт отчаянный….
И олигархам
лапти лыковы
сплетём!!!
[color="#000080"][/color]

...І в крижинки

Коли зима, коли хвища, завірюха, хуга...
Пишіть вірші...
Білі, білі, та так, щоб...
Навіть сліди рим замело, щоб летіли вони, ледь торкаючи, ніжно так, душу Вашу, щоб і тут же, танули ці сніжинки на Ваших щоках, а потім замерзали ...і в крижинки. [color="#4169E1"][/color]

Старогодние фантасмагории

Что к старости я становлюсь слезлив…
беспамятен…
маразматИчен… -
все это пережить – так, пара пустяков.
…Вот!!! Вспомнил! Что гораздо хуже,
так это то, что дальние мои,
меня не замечают –
я для них
стал частью интерьера,
старым шкапом,
в который раздражение своё
закинуть можно,
заперев на ключ…
Чтоб больше не скрипел…

Всё это поражает,
рассыхаюсь,
иду на слом,
в сентиментальность
впадаю
и все чаще замечаю,
что рифмами банальными грешу…
На Старый Год брожу по Беер-Шеве
и, видя распустившиеся розы -
рифмуя их с морозами и смертью –
бурчу себе под нос.
- Ну, как мне дотерпеть…
Ну, как теперь мне
до костлявой дотерпеть…

[color="#008000"][/color]

Душегрей библейской пустыни

Сладчайшей ложью заливаться о любви
не научили обезьяну соловьи.
Итог есмь я – фырчу,
и без вопросов
шиплю о том, о сём,
ищу…
Какую-то, да так чтоб днём с огнём,
причём, не просто так,
а палевым по небу выпендрёжем,
и чтоб не так, как у других,
а чтоб до дрожи…
Во сдвинутых коленках…
А на коду,
все взреви страстные съязвив…
Чтоб с постной рожей,
на этой самой маете и отрезветь…
…И бросить.

А о любви?
Да, о какой такой любви?!!!

Ну, не поют в пустыне нашей соловьи…

Причуды. Икотка по Фрейду


Судьба сгорела в пламени спиртов.
- Ик! – ничего не выражающая маска
застыла в ощущеньях бодунов…
- Ик! – нужно было утром её стаскивать
с лица и, раздвигая губы в – Чи-и-з! –
глазные яблоки подвигнув сверху вни-и-з,
- Ик! – обминая словно тесто щеки,
присохшим к нёбу языком прощёлкнув,
цедить сквозь зубы тошный яд сучка,
чтоб сузить мертвенно-застывшего зрачка
квадрат. – Ик! – выходить на улицу хоть – Ик!
нельзя было никак – Ик!
и это потому, что как от бешеных собак – Ик!
шарахался в испуге каждый встреченный
- Ик! – контактировать со мною обречённый,
совал в ладонь монету – ИК! – отпрыгивал,
чтоб вшей не нахватать…

Опохмелившись…

А после дозой суточной залившись…
По самое гОрлО…
Я ДОГАДАЛСЯ!

Нужно было начинать с конца
строительство приличного лица!

Наша мирная, смирная старь

А что, в беззакатном пейзаже пустыни библейской,
что стоит и мне затеряться?!

Под утречко, выскочишь из мегаполиса метров на триста, к нему повернёшься не передом,
и…
Солнышко вспыхнет,  
в глазах потемнеет, 
и нет тебя, нет…
Ты?!
Иконой застыл… 
Сознанье своё растворяя в безбрежных просторах страны иудейской…

Да так бы и стыл навсегда в…

Одичалом своём одиночестве сердцем застал свою смерть, и стал бы, как дива из Сдома…
 
Столбом соляным.

Но…

Огромная чёрная птица железная взвизгнет нежданно-невидимо над головою…
А через мгновенья, сверкая в лучах восходящего солнца …
Живой караван меркавот,
фырча, подползёт с горизонта, пыля и паля…

И…
Корчась, кончается чудо, 
и тут же, как встарь, 
со вздохом грудной моей клетки… 
Она и продолжится, наша с тобою, читатель, 
пустырная, 
смирная,
мытная и безответная 
…мирная жизнь.
[color="#9932CC"][/color]

Труба судьбе


Заливши глаза и судьбу,
под нос, бормоча – Бубубу…, - УУУУУУУУ!
и явственно слыша в сознание вкравшийся гам растревоженных птиц,
мы чувствуем….
Что?
Что?!
Ну…. Хоть кто-нибудь – ЧТО!!!
…Что на леденящем ветру, - врууууууууу -
что, чувствуя пекло внутри
рябиновой рощи, в аду
под тяжестью гроздьев кровавых, пространства прорвавшем, - шем, шем, шем – мууу!
в предзимнем, шуршащем бреду
морозами бредим, и бродим, листвою шурша, - шшааа!
к пространству поляны
прижавшись – к стыду – трр-хрр –
в горячечном пьяном бреду – фырр-брр –
в святое протиснувшись…,
в прошлое вкравшись –
лелеем в сознании – что….
ЧТО???
всем нам - опоздавшим любить, - буммм-трррааахнутым нам -
нам здесь, в этом огненном месиве место сейчас нам…. – нем!
И скоро уже – неужели так скоро –
УЖЕ!!!

В тартарары!!!
…Всем
нам…
Парапапам!!!
Оооооооооооо-ееееееееее-ааассссссссс!!!!!!!!!

Пых в пух — о-ё-ёй

Люди шли и шли неудержимо...
Авто эпиграф

Ну вот, застывшееся бденье,
кисель, заливший забытьём,
судеб пустых столовращенье
да цокот звонкий каблучков...

И снова — мимо, мимо, мимо...

Чтоб время...

Неостановимо!

І тануть...


В лісі засніженому, єрусалимському, навіть діти і птиці не знають, що в серці
пустелі біблейської...
Облітають вже та відлітають і тануть на сонці ...білосніжні троянди грудневі.

И мять её в тесто

Каждому натурщику – скульпторшу на память! 
И мять её, мять, мять, мять…

Причуды. В исступленье умов


И ей-ей, неспроста!
Горнего света невзвидев,
гений последний наш
сделал тот шаг роковой от любви...
и… возненавидев,
в нашем уже,
скарбёзнораздавленном мире
в бога
и в душу,
и в мать –
в исступленье умов
словом своим суховейным
землю родимую…
в смог…

И ей-ей, неспроста!
Запрещалось в сознание общества
впрыскивать снадобье строк его
кровоточащих…
Но, тщетно!
Болотным ночным огоньком
вскакивал в души, сухие, как трут,
и…
за вспыхнувшей тенью своей, оставляя кострища,
и…
метиловым спиртом свободы глаза ослепляя,
в прековеркнутых нас превращал.
И ей-ей, неспроста!
…Тысячи равноголодных актиний –
порнуха,
чернуха,
и прочая жабоподобная дрянь
слопали гения,
и…
плесенью землю окутав,
в сталкеров нас превратили…

И ей-ей неспроста!
Жлобским цветом своим расцвели, и…
теперь –
в разломах двояких сигналов,
клик вправо,
клик влево, -
без пыток и без расстрелов,
на месте,
прямо на юзерском месте…
Скоро
кондрашка
нам
всем.

Кисть, заострённая хитро


Сезанн дождей, Дега туманов –
молчун и скептик – Писсаро…
Взгляд, как из зеркала, пространен
да заостренная хитро –
кисть, как волшебное перо,
взлетает над холстом паря…
А после – колет, колет, колет,
мир засыпая звездной солью…
Дымит…
Начало сентября…?

А мне?
Что мне в картинках этих
без времени и вне пространств,
что в них так греет,
что так светит…?!

В туманностях непостоянств,
рассвеченное серебром
внутри холста…
и над холстом…
Как отражение чего-то,
чего еще на свете нет…
Вот…
отсвет цвета –
вот,
ответ…
Там, в тех пейзажах бытия –
одна из этих блёсток – Я!
В толпе его друзей заклятых
спешу,
бегу,
теку
куда-то,
витийствую…,
лечу на свет…

Живу…
Над Сеной столб закатный…
Начало сентября…
Рассвет…

А Писсаро…
Что с Писсаро?!
Судьба, заверченная криво
не сделала его счастливым…
Как и меня…
Уж, сколько лет…,
уж сколько лет мне заменяет кружку
такая вот, стихотварюжка…
Туман…
Пустыня в ню…
Рассвет…
А может, все же - столб закатный…?

И что?!


Жалким мороком ежевечерних побед над собой обернулась мольба-голытьба
...о долюшке-воле в Рунете.

...Да так и застыла соляным столбом иудейским.

Лбом, прикалеченным лбом, пробивал череду бесконечных преград ежедневных...

И что?!

Странное, грустное, иже и ёже вечерне и
...ночью особенно, что-то совсем уж.

Иррациональное.

Жучит и крючит весь мой,
только мой,
интернет полусонный мирок поэтический...

Я...

Будто старый, обтрёпанный жизнью нырок, что не может уже в постиженье глубин поднырнуть, чтоб хотя бы,
ну,
сколь-нибудь мелких рыбёшек на ужин добыть...
Чтоб, хоть несколько строк...

Да хотя бы, одну...

О вселенском.

Шнитке – поэзия – взрыв


С какой беспечальною нежностью я вспоминаю сейчас то безгрешное время…

… Безгрешное время, когда небокрылою тварью под музыку Моцарта я замирал…

Да, я замирал… И, попав в резонанс махаоновым взмахам аккордов его, отдавался им всею своею душою…

Душою… А после бросался на мельницы смысла, катрена копьем протыкая пространство сонетов венка. Но!

Недавно, какою-то черной беззвездною ночью хамсинной я вдруг… Услыхал!

Да, я услыхал, как звучит этот бред, этот черт, этот Фред, этот Аль, этот Шнальфред непонятый неандертальством моим музыкальным отринутый… Я услыхал, как…

…Лавинно-протяжный период его, словно голос профундо, поставленный на диафрагму – на пятки – на почву планеты – на млечность в ночи…

… Ударяет, как колокол, и, в черепную коробку мою проникая, гудит там, гудит там, гудит…

Да - а - а - а!!! Войвает, скропжится, взраз спетрушившись, взрастает - и тает в снегах…

А после, лавиною, горной лавиною схлынув в межзвездие джаза, колотит посуду – тарелками глушит и слушателей… И оркестр…

…И флейта, как флёристый отзвук на коде…

…А как там звучит тишина…. До сих пор там звучит… ТИШИНА!!!

... А после того, как я все же услышал все ЭТО и, нянькаясь с неандертальством своим музыкальным…

…Я все-таки понял – что так будоражит и нервною дрожью, и жженьем в груди … Заставляет понять, что умишком моим невозможно постичь дисметричность периодов ритма его…

А желанье понять лишь приводит к тому, что сознанье мое попадает в силки и, безумною птахой истративши жизнь… Замирает!

А его философия кажется блажью, предчувственной блажью… И хочется жить, как и жил до сих пор, до того, как прочувствовал это бездумье…

…Да, это бездумье и о-чело-веч-ивань-йе кафкианских аккордов его…

И ту БЕСПРЕДЕЛьность, в которой СЕЙЧАС И БОЛТАЕТСЯ РУСЬ!!!

И… Хочешь, не хочешь – придется теперь на исчезнувшем, доисторическом птахе…

…На птахе придется мне перенестись под гигантские протодеревья поэзии русской, и, хочешь, не хочешь – придется мне заклекотать на пост-шнитском его языке, навсегда непонятном, ненужном уже никому, никогда, никому, никогда…

А теперь… Подскажите, пожалуйста, как я смогу… Осознавший … Раскаявшийся… И посыпавший голову пеплом – ну, как я смогу оставаться таким же, как был, сочинять птеродактилем, протохореем… Ну, как я смогу архиямбом стишки сочинять?!

Сочинять… Архиямбом… И даже любимый, и даже до боли родной амфимакр мне не в радость теперь, господа сионистские Вы реалисты, возрадуйтесь, дуйте в шофар, потому что придется, придется мне гири, чугунные гири пилить и пилить…

И не факт, что найду, ну, хоть что-то найду там…

Ну… Что же ТАКОГО Я ВСЕ ЖЕ ТОГДА
У – СЛЫ – ХААААЛ!!!

































- 2 -[color="#800080"][/color]

Да, вот же она, моя душа

Господи, да вот же, вот она, душа моя!
В башке, нейронами взвихрившись, сквозь кончики пальцев порхающих, в клавиатуру, и-и-и...
Размножается, размножается, клубится в родной виртуальной среде, а потом...
Сетью тенетною пойманная...
И поднятая над морем безбрежным Рунета, блещет чешуёй на солнышке, извивается, трепещет в ужасе хвостами,и...
Тысячью файловых ртов, наподобие рыбьих, щелкает зубами,квакает-хрюкает, трещит-свистит, а перед тем, как лавиной ухнуть в трюм очередного поэтического сайта, и вморозиться в его страницы, барабанит своими плавательными пузырями последнюю песнь о вечной любви...

Слышите!!!

Кокки хокку

Кокки хокку и хайку проникли
в гармонию лада стихъ оф этих - искренне русских,
разрушая со глазие, танки, японские танки пошли на прорыв,
а еще – рубаи, рубаи, рубаи. их свистящие, скользкие риф мы
замытарили чувства мои,
я почти очумел, и…
о
п
о
л
о…
Умел, когда
не сумев раз членИть
уз сколь зАющий ритм мордо боя
в стенах Гос. ударственной Думы,
не замет Ив Фонтана
из брызжущих дрофами строф
я зак ляк,
я зас тыл,
я почти очумел, и…
о
п
о
л
о…
Умел….
Сколько их, сколько их
на единс ственн нный мой,
уз сколь зАющий,
брызжущий ритмами стих?!!!












[color="#FF00FF"][/color]

Терпкий присмак крові на губах

Терпкий присмак крові на губах, що кусав уві сні...
Очі нахабні, згаром долі ізсохлі...
Клаптики волосся, задимлені бензопіреном.
Гусяча шкіра гармошкою драною.
Все це я в дзеркалі бачу, але...
Як відчуття підводять.
Як хочеться хоча б з рік ще пожити,
вуй, як хочеться рік, веселим і юним писакою дожити усередині черепної моїй, драної коробки, де відчуття клекочуть, нібито ...знову шастьнадцать мені.
І невідповідності ці не зможе вже розрулити жодна сила, та хоча б і ...небесна.

Закусывать, так только, облаками

Уж так в России повелось веками –
рвань царствует в руинах лихолетья,
закусываем водку облаками
и, лапти, скинув, лезем в звездолёт….
Но, на хрена он нам!
Космический полет
давно уже не новость в этом мире –
Вот!
Замочить кого-нибудь в сортире….
Так, это, да!!!
…Такие брат дела….
Россия слушала и дула из горлА –
ей пели песни новые…. О главном….
 - …Социализм
разрушим…,
а затем,
мы наш, мы новый –
по понятьям
мир постро-о-оим!!!
Кто был никем –
останется
ни с чем!!!

И ободрав страну до основанья,
и власти беспредел восстановив….
Еще десяток миллионов
уморим!!!
А дальше всё пойдет, как шло веками,
рвань…
будет властвовать
в руинах лихолетий –
закусывать –
так только облаками….

Ну, а прижмёт –
сорвемся в бунт отчаянный….
И олигархам
лапти лыковы
сплетём!!!

И воздух бредом брезжит

Мне холодно. Я рад…
О. Мандельштам

Пески, пески, пески.
Барханные соски…
Нежные, нежные.
Жар адов от них…

И воздух бредом брезжит.

О, боже, поможи!

Чтоб я, как он, сказать бы, смог, хоть раз…
Мне холодно, мне холодно…
Мне холодно!
Я рад…

Хоть режь мою страну, хоть ешь,
А всё одно – острожный ёж,
Колючкой щерится – не трожь.
А то умрёшь…

Между Фрейдом и Адлером
человечество мечется –
иже, присно, во веки веков…
А в амине –
никогда не сможет уже
понять человечество –
истина по середине
улицы, если по ней ракетой лупить с Апачи,
смертью идеи, если её раздробить стеною,
совершенства вторичных инстинктов…
А в заветном ответе
той,
самой первой твоей,
школьной задачи,
ты, мой читатель уже никогда не поймешь,
что случилось со мною…
Миражом гениального
скоро исчезну в глубинах библейской пустыни…
А в амине?!
…Все мы скоро станем песком и камнями в стране этой вечной –
и снова…
Будет!!!
Уже по нашим костям топтаться, метаться
и, чего еще там,
днем с огнем
искать
все прогрессивное
в человечестве…
Между Фрейдом и Адлером…

Хлопчик. Пижик.
(Тюті, який теж хоче)

Чижик-пижик, де не був ти ?
Заглянув калюжі в око,
й скоком, скоком...
Геп туди!
У загубу, в мар води...

Чижик-пижик, ти куди?!