Наши души легше воздуха, строка к строке Опции

[Ицхак Скородинск...]

Ах, Зяма, Зямочка



Ах, Зяма, Зямочка – судьбу шута
ты вымолил у жизни…
Овсюгом
таился среди корма лошадиного,
за ширмой спрятав покалеченное тело…

Но голос! Голос!!!
Этот трубный глас
распространился по хрущёвкам и проспектам
и стал настолько узнаваем,
что
ты выскочил из кукольного храма
как оглашенный…

И тотчас же сотворив,
из самого себя живую куклу,
так гениально захромал по всей планете,
что стал кумиром вдов поры военной.

А, вспомните…

Перед уходом,
и перед тем, как занавес упал,
последний действом – твой телетеатр…

Вот, в глубине задрапированного кресла,
закрыв глаза,
сидит измученный старик…

Вдруг, встрепенувшись…
И пульсируя ладонями и торсом,
морщинами, глазами,
носом
и голосом непревзойденно-сиплым…

Как ты тянулся к нам,
как умолял,
как утверждал, что смерти нет в помине…

Ах, Зяма, Зямочка…
Судьбу шута
нам на забаву выпросив у жизни…
Ты взял и растворился без остатка…
Весь…
Без остатка…
Растворился
в нас…

[Ицхак Скородинск...]

Джаз – Питер - юбилей


Город Петра…

Финский залив…

Ветра…

Головы, головы, головы –
Головы собственноручно
Петр…
рубил…
топором…
На кос -
тях на людских он поставил свой город…
И с тех пор…
привиденьями в забронзовевшем тумане
БРОДЯТ –
Кэтхэн – жена его… Дура и алкоголичка…
А… вот она Анна – хохочет в постели своей ледяной…
Елизавета… предзимним рассветом
тонет… в неистовствах Катьки Великой… сексистки.
…Павлика ножки, дрожащие из-под подушки…
Дальше – сыночки и внучки его,
императоры – Саньки да Кольки –
последний расстрелян Вованом …
Но и его заказали –
замочен с тех пор в физрастворе…
А доле,
после того, как забила окошко в Европу,
и укатила в Москву
шУшера –
много чего натворили с людьми здесь…
Да вот, - ленинградцы, те, что не померли,
были приписаны к Санкт-Петербургу…
И снова,
здесь, в декорациях Невского
ставит тупой ирреальный спектакль
свора сатрапов и урок,
не слыша, как страшными ртами дворов
стонет…
стонет и тонет
в дыму фейерверков, шутих и проклятий
город Петра…
Финский залив…
Ве-е-етр-а-а-а!!!

[Ицхак Скородинск...]

А кровавая луна


Сквозь бесчувственную дрожь
...безнадёга.
Старина, чего ты ждёшь?
Заползай в берлогу.
Нет, гляди...
Стоит столбом,
светом сим возжжённый...
Вот...
Заплакал...
Обормот...
Во скуленье щённом...

А кровавая луна
оберегом жути,
катит шар
...цепенена
с сердцем лилипута.

[Ицхак Скородинск...]

[i][b]Негев – пустыня – шофар


В эту землю вцепившись корнями, ветвями, колючками, злобами, стонами…
Прошлой жизни «ужасной» не помня, не помня уже…
Шелушащейся кожей, рубцами на сердце, узлами судьбы и изломами
заплативши за «райскую» жизнь на запёкшейся кровью меже…
Изуверское это светило, прожегшее кости сквозь тело –
баю солнышком ласковым, сном…
Райским сном…
…А те брызги тумана, которые после хамсина* хватаю иссохшимся ртом…
Ну, конечно же, - кажется мне, что текут они в глотку,
что медом текут… Молоком…
Медом и молоком…
Медом…
И молоком…

*) хамсин – свирепый израильский суховей.
[/i]



[/b][color="#8B0000"][/color]

Сообщение отредактировал Ицхак Скородинский - 17.10.2014, 20:42

[Ицхак Скородинск...]

Нізащо

Буцімто Босх
обмалював слов'янський краєвид
кривавим кришталем…
У центрі чорні зграї вибухів, тіла…
Роздерті…
Діточок…
Імла!!!
Смердюча мла
гадючим лизнем досягає в небі …краю.
І острах, острах – цвях у серці…
Цвях.
За що їх, так, лівобережний боже?!
Та, за що ж їх, так…

[Ицхак Скородинск...]

Стихам моим, написанным так поздно…

"…как искры из ракет"
Марина Цветаева

Стихам моим,
написанным так поздно,
что позабыв определение -
ПОЭТ -
я рвусь
шафранным пламенем
с экрана,
возжегшийся
от
искр
из
…баллистических ракет…
И этот оживляж -
иллюзией фонтана
бахчисарайского -
мне в душу
заползает -
старый черт…
Харон запил…
Я бросился…
…И Стикс меня несет…
Во снах
Галлюце-
генного тумана…

[Ицхак Скородинск...]

Вечер, февраль, двадцать пять в тени

Город млел, охладевая,
отожжённый жаждой дня…
Ветер пел – вкрадёмся в май, и…
Перетерпим, счастья для.
Счастье для, плескались волны
да шептались буруны…
Розаном пейзаж был полн, и…
Ощущеньем предвесны.
Город млел и, счастье для,
Краля-ночь вволочь взялась нас…
В страстность Жиронделя.

[Ицхак Скородинск...]

Не ты

И если так случилось, что...
Живёшь, живёшь...
Живёшь!
Переживая всё, что так невероятно...
Сбылось...
А птичьи стаи стонут улетая, а...
Сумерек возжаждав, понимаешь ...
Хаос, в котором потонули и мечты...
То я...
Не ты.


Сообщение отредактировал Ицхак Скородинский - 22.10.2014, 2:41

[emedia4u]

Не ты

И если так случилось, что...
Живёшь, живёшь...
Живёшь!
Переживая всё, что так невероятно...
Сбылось...
А птичьи стаи стонут улетая, а...
Сумерек возжаждав, понимаешь ...
Хаос, в котором потонули и мечты...
То я...
Не ты.

Сидела ворона на дереве
Сидела, сидела и вдруг пописала...
Вот так и человек -
Живёт, живёт и вдруг умирает...

[Ицхак Скородинск...]

Все и там...
Будем!

Причуды в мёртвописи

Старость — всегда в раскорячечку,
мелким, дрожащим шажком...

Да на кладбище!

В гости пока...

Вместе с ветром качаться
смиренником,
в капище мора да в иле
летейском...
В жади тоскующих слов.

Старость всегда в растопырочку,
с волнообразной душой в черепушке дырявой...

А вечер, он слад ещё!

Только добраться б до лежбища,
мирра токующих снов...

Старость всегда...
Ну,давай же, давай, навсегда — до свиданья...

[Ицхак Скородинск...]

Нити времени


Нити времени в памяти нашей сплелись в колдовской непрерывный клубок,
так сплелись, что вовек не распутать, не освободить-
ся от пут и, конечно же, не разобрать-
ся кто правиноват – но внутри то, в душе –
разве знали мы,
как разрубить,
как распутать нам, нашу с тобой, нелюбовь…
Стыд и слезы, да что ж это с нами, за что и зачем этот глыбистый русский роман
засосал нас в трясину, где мы
судьбы спутав,
агонизируем с мыслью последней –
Не жить мне,
не жить без тебя…
Прибери меня,
боже,
скорей…

Ну,
скорее…
Молю…
Всей душою и сердцем…
[color="#800080"][/color]

[Ицхак Скородинск...]

Лучше поздно, чем после смерти

Только, только попавши в рунетовские поэтические сети, мне так закортело написать заметку поэткорра о вечере, в какой-то степени определившем мою теперешнюю жизнь.
Вот она…

Студия Левина

Я хотел бы рассказать один эпизод из далёкого литературного прошлого моего города - Харькова. На литстудии, которой руководил Роман Александрович Левин, было много молодых и безаппеляционных поэтов, и наш мудрый руководитель преподал нам урок. Он спросил нас, как мы относимся к творчеству Николая Тихонова. Мы заорали, что-то непотребное, хором и громко. Тогда он открыл какую-то старинную, как нам тогда казалось, книгу, а это было прижизненная книжка классика, которая в советское время не переиздавалась, и произнёс то, что отозвалось потом во всей моей судьбе. "Мы разучились нищим подавать". И читал целый вечер. Под гробовую тишину.
О том, что произошло тогда с нами, каждый из зашедших на эту тему, много лет спустя прочитал в книжке одного из этих самых братьев, помните сцену прихода туда Тихонова. И Левин предвосхитил описание этой сцены слово в слово.

Этот опус, почему-то, и моими стараниями, и сам собой, распространился по Рунету, а мне стали приходить письма с комментами, просьбами, требованиями, что, мол, не читали, и вообще…
Который из братьев это всё описал.
А я, единственное, что помнил, огромный зал библиотеки Короленко, книга, и оторопь от прочитанного.
В Инете, я, как не старался, ничего не нашёл. Зато ещё раз прочитал всё, что тогда было впечатано электронной методой из Каверина и прочих братьев и …сестёр.
Начал приставать к литературовьедам, но…
Указывали то на одного, то на третьего. И ничего определённого.
Но, лучше поздно, чем в могиле.
Нашёл!

Геннадий Прашкевич Самые знаменитые поэты России. Николай Семёнович Тихонов


«В ту субботу, – вспоминал „серапион“ Каверин, – к нам пришел рыжевато-белокурый солдат-кавалерист в длинной, сильно потертой шинели, с красно кирпичным лицом, выше среднего роста, костлявый, решительный и одновременно застенчивый. Он был так худ, что казался вогнутым, острые плечи готовы были разорвать гимнастерку. Но это была худоба молодого, крепкого, очень здорового человека. Его встретили радушно. Он улыбнулся, и оказалось, что один из передних зубов у него выщерблен или полусломан. Кажется, уже и тогда он курил трубку. Щеки у него были ввалившиеся, но тоже молодо, твердо. Его усадили за стол, он положил перед собой рукопись и стал читать – глуховатым голосом, быстро. Его попросили читать медленнее. Как будто очнувшись, он поднял взволнованные глаза и повиновался – впрочем, на три-четыре минуты… Впервые нам предстояло общее решение… Объединившиеся, не раз собиравшиеся, связанные быстро укреплявшимися отношениями, мы должны были оценить рассказ и сказать автору – принимаем мы его в орден „Серапионовы братья“ или не принимаем. Не было ни устава, ни рекомендаций, ни предварительных условий, которые показались бы нам смешными. Решение надо было принять, следуя нигде не записанному закону. Этот закон состоял из двух естественно скрестившихся начал – литературного вкуса и чувства ответственности. Первое непосредственно относилось к рассказу. Второе – и к автору и к рассказу…
Солдат (перешептываясь, мы выяснили, что он не просто кавалерист, но еще и гусар) читал долго, и мы слушали его терпеливо: если Горький упрекал себя в длиннотах, они простительны и гусару. Однако, когда он перевалил за середину, его перестали слушать… Вежливо, в слегка поучительном тоне Груздев выразил общее впечатление: не удалось то и это. Могло бы удаться, но тоже не удалось это и то. Мы единодушно присоединились. Кавалерист слушал внимательно, но с несколько странным выражением, судя по которому можно было, пожалуй, предположить, что у него добрая сотня таких рассказов. Потом сказал чуть дрогнувшим голосом: «Я еще пишу стихи». Слушать еще и стихи после длинного, скучного рассказа? Но делать было нечего: мы что-то вежливо промычали. Из заднего кармана брюк он вытащил нечто вроде самодельно переплетенной узкой тетрадки. Раскрыл ее – и стал читать наизусть. Не только я, все вздрогнули. В комнату, где одни жалели о потерянном вечере, другие занимались флиртом, внезапно ворвалась поэзия, заряженная током высокого напряжения. Слова, которые только что плелись, лениво отталкиваясь друг от друга, двинулись вперед упруго и строго. Все преобразилось, оживилось, заиграло. Неузнаваемо преобразился и сам кавалерист, выпрямившийся и подавшийся вперед так, что под ним даже затрещало стащенное из елисеевской столовой старинное полукресло. Это было так, как будто, взмахнув шашкой и пришпорив коня, он стремительно атаковал свою неудачу. Каждой строкой он загонял ее в угол, в темноту, в табачный дым, медленно выползавший через полуоткрытую дверь. Лицо его стало упрямым, почти злым. Мне показалось даже, что раза два он лязгнул зубами. Но иногда оно смягчалось, светлело. «Мы разучились нищим подавать, дышать над морем высотой соленой, встречать зарю и в лавках покупать за медный мусор золото лимонов…» – Еще! – требовали мы. – Еще! – И Тихонов – это был он – читал и читал…»

После слов этих всех…

А ведь мы, действительно, разучились… Это я о золоте лимонов.

[Ицхак Скородинск...]

Ну и пусть

Не жалею…
С. А.Есенин


Хоть жизнь и люблю всё сильнее,
а смерти… почти… не боюсь –
я понял давно – вещь в себе – я,
и если умру – ну и пусть.

Уже ни о чем не жалею,
не плачу… немножечко… злюсь,
что жизнь оказалась длиннее…
судьбы…
Так умру! Ну и пусть.

И смерть не зову… Но старея,
лелею… вселенскую… грусть –
так время проходит быстрее.
Наверное, умру.
Ну и пусть!!!


Сообщение отредактировал Ицхак Скородинский - 28.10.2014, 12:55

[Ицхак Скородинск...]

Причуды. Выпью кровь

Как жадно он в прицел глядит, как...
Кошка камышовая лакает языком шершавым выпью кровь, а изувеченная птица, не в силах возопить в последний раз, из перекушенного горла, выдавливала жизнь свою и, пеною кровавой исходя, дрожала...

А старик,
пытая прошлое...
Вот так же вспоминал, как он, глотая зубы, бился об пол лбом, а зверь...
Глаза в глаза...
И хрип...
И пузыри кровавые...


Но!
Выжил, видишь, выжил...

И вот...
Глядит, как кошка камышовая шершавым языком лакает выпью кровь, урча от наслажденья...
Не зная, что?!

Что палец на курке.

[Ицхак Скородинск...]

Ни тебя, ни Парижа

От того, что душа износилась до дыр
и, как загнанный зверь, притворяется мертвой,
а сердце…
Не рифмуется с жизнью.
…А из зеркала тупо глядит на меня
старичок – бес словесный
чтоб жизнь дотерпеть до конца…
ЭКА НЕВИДАЛЬ!
Есть мне за что уцепиться –
живого гуся изловив на планете Земля,
выдираю
пару перьев получше,
из картриджей старых готовлю чернила…
И ночью
над листом белопенным
свои воркования-сны начинаю расчерчивать…

Сад…

Вот, дорожка, пыреем заросшая скользким к обрыву…

Тень твоя над обрывом,
луной освещенная –
голос - отчетливо –
- Всё, мой любимый, прощай!
Ни тебя, ни Парижа
я уже никогда на увижу-у-у…

Лечу за тобой –
боже –
ребра!

…Опомнившись,
лед приложив к голове просветленной,
повторяю за эхом твоим –
- Ни тебя,
ни Парижу,
я уже…
Никогда, никогда, никогда…

[Ицхак Скородинск...]

Ожидание чуда



- Кто там чиркнул, как спичкой, звездою?
На побледневшем небе
луна…

Над городом снова и снова
хлопок и грохот сверхзвукового…

Под стон электронных часов
сосед просыпается, чтоб заработать детишкам на корнфлекс…

Запах свежего хлеба…

…И кофе.

Где-то кот, как ребенок заплакал…

Вздрогнув от грохота опорожняемых мусорных баков,
мы прижались друг к другу…

Мир…

Тишина…

Кто там чиркнул по небу звездою?!
[color="#800080"][/color]

[Ицхак Скородинск...]

Добрый доктор Бармалей

Добрый доктор Бармалей
лишних убивал людей –
тех, кто был уже недужен,
и к тому ж, - Барух ха Биби! – *
нахрен никому не нужен…
Ну, а доктор Бармалей,
новоявленный злодей –
тем, кто корчился напрасно
предлагал мгновенье счастья –
смерть как сон, река, нирвана…
А!
Волна из океана,
милосердьем наплывая,
нежно, -
головокруженье –
улыбаясь…
засыпая…
уплываешь в Лимпопо…
Власти доктора словили,
власти доктора судили,
и в кутузку затолкав,
облегчились, и забыли –
что он,… где он… Не слыхали -
как из камеры вопит –
Ой, болит! – да – Ай, болит! –
наш несчастный…
А найдя у Бармалея
крови рак и простатит,
а не насморк, не бронхит –
не померяв даже пульса –
в облегчение конвульсий
прописали аспирин…

Так и сдох он между прочими!
…И теперь бессонной ночью,
как прихватит сердце, почки,
зубы и радикулит –
я шепчу – Приди скорее,
палестинский Бармалей, и…
прояви ко мне участье –
с жизнью помоги расстаться –
пристрели из М – 16!!!

…Чтоб потом -
река…

Нирвана….

И волна!
Из океана!!!

*(Барух ха Биби!) – Слава Нетаниягу! (ивр.)

[Ицхак Скородинск...]

Муляж надежды

Манок любви тоскливей год от года,
к тому ж...
Из памяти истёрся
даже
...испытующий твой взгляд.

Мысль знобкая, угрюмым коногоном,
годами щёлкает...
и кажется, что бич ея,
вот-вот...
Дотянется,
и-и-и...
Горло обовьёт...

С болота жизни
на прощенье
сдёрнув,
муляж надежды в то...

Что,
не дай бог,
вернёшься
ты!

[Ицхак Скородинск...]

Клюнула в серце

Кохання твоє…
Се ворона,
горласта, пронирлива птиця,
що на перемішці законній,
кружляє над нами…

Блудниця.

А то, як рвоне у підхмар'я.
Здається що - все, відлетіла.
Й життя, як потерта ганчірка – рече.
З нескінченним приспівом.
Сміюся.
- Її би у клітку?
Та ти, ізігнувшись змією,
а після зметнувшись у відчаї.
- Вона б, тобі каркала ніччю,
вона б, тобі зиркнула в очі,
вона б тебе клюнула.
В серце.
[color="#800080"][/color]

[Ицхак Скородинск...]

Счастливень
 
Что ж ты?
Где ж, ты, мой счастливень?!
…Уж который день
небо лупой голубою,
сковородкой тень,
облачков кудрявых кипень
по небу плывет –
соблазняет,
что вот-вот
и на Негев снизойдёт
вместе с глупым южным ветром,
ну, хоть пару миллиметров,
пусть не дождика –
туманов…
 
Но…
 
Скользнув через Стамбул,
счастье снова отлетает
в дальние края…
В те, откуда родом я…
 
Вечером, напившись чаю,
телевизию включаю…
 
Вот он!
Вот он!!!
Отвечаю –
лупит… шпарит…
Как идет!!!
 
…Пригляделся –
нет, не тот.
Это уж, который год
в зеркалах Тарковского
гроз невпроворот…
 
Словно бы – верблюд в пальто…
 
Гениально – но не то!!!