Ефим Шифрин Опции

[Blesk]

«Когда вы слышите, что Ефим Шифрин — комик, не спорьте. Вас не обманывают. Просто от вас утаивают часть правды. Шифрин — Артист...» Так пишут о нем критики. И это утверждение представляется весьма точным, особенно сейчас, когда его популярность перешагнула двадцатилетний рубеж, а творческий потенциал, актерское мастерство и неуемные сценические фантазии совсем не собираются угасать. Напротив, с каждым годом Шифрин нас удивляет и радует все больше и больше. И он воистину актер, который никогда не шел на поводу у смутного времени. Даже когда повальное «оболванивание» публики считалось делом модным и прибыльным, его спектакли всегда оставались умными, глубокими и по-настоящему добрыми.

[sirena]

........... 1975 г.
Когда мы жили в Белоруссии, у нас у всех были синие трусы. Бабушка гонялась за курами, кричала на них – по-еврейски. Куры не понимали, носились по всему двору. Элик говорил, что куры – птицы, и умеют летать. И я видел, как летали, садились на забор, и через дырку в заборе перебегали к Вене Черняку, а у того и свои куры были. Веня писал в огороде, говорил, что лук от этого лучше растет, что самый полезный – лук со стрелой, он описанный лук съедал и яблоки с косточками съедал, говорил, что, – ерунда – переварятся, даже черенки от яблок съедал...
Дом в Юрмале купили, профессора уже не было в живых. Жила его вдова. Тоже, правда, дышала на ладан.
Лестница на второй этаж была с мощными перилами, мы ее укоротили. Построили лестницу со двора, она врубалась в абсиду, а старая лестница заворачивалась в нее внутри. Камин в большой комнате разобрали и выбросили, комнату разгородили пополам, получилась спальня и еще одна, наша с Эликом комната. Пристроили веранду. Дом стал неказистый, причудливый.

... и этого не будет. И этого не будет. Домика за дамбой не будет. Никогда туда не уеду. Не увижу нашу речку – Берелех. Не будет этого, как в первый раз, когда екнуло в груди, никогда не будет сердце так биться. И уже не залезу на чердак, дома этого нет, такой чердак не нарисуешь, запаха не будет того, не будет такого солнца над крышей. Как две стальные ниточки, рельсы внизу – не поблестят.
Глубоко-глубоко, из кругленького окошка: между сопок спичечные коробки розовых домиков. Над ними большая гора – Морджот.
Морджот – это наша колымская Джомолунгма.
Жизнь обступила со всех сторон, кольцом вокруг сошлись люди. А потом как прилетело, так и будто ветром унесло. Опять досуг, голова болит, точно с похмелья, и ничегошеньки вспомнить нельзя.
Был сон – как жирный бульон, все там плавало: длинный коридор, палаты без дверей. Я выхаживаю, ищу лифт в коридоре, а там колоссальные пролеты, и смертники в палатах, голые, без жизни, как окорока: отрубленные члены, руки в проводах. Смертники тихо стонут, грудой живые их яички при них, ладошки, целый ряд, – в каких-то защипах. А живых никого, ни души, словно на заброшенном кладбище.
Тяжело без вдохновения. Организм скучает: все норовит напороться на радость, на беду, сам это чувствует, сам ищет. Даже в такую тишь да гладь просит «мятежный – бури".